Трюк и образ в цирковом номере
Вспоминается такой случай. Вместе с руководителем труппы акробатов «Скоморошники» заслуженным артистом РСФСР Виленом Петровичем Солохиным мы сидели в номере гостиницы одного из южных цирков, ели только что купленный во фруктовом киоске виноград и в какой уже раз в одну и в другую сторону прокручивали вечную нашу тему: главенство трюка или образа в цирковом номере.
Надо сказать, что вопрос этот, как мы убедились за годы знакомства, не решаем, однако всякий раз при встречах продолжали дискутировать. Может, из-за зловредности нашей? Нет, пожалуй. Скорее всего, несмотря на отсутствие конечного результата, сама тема и те аргументы, мысли, которые появлялись в процессе разговоров, были любопытны нам обоим.
Впрочем, не буду говорить за Солохина, мне же общаться с этим без сомнения талантливым мастером нашего цирка было не только интересно, полезно, но и просто приятно, легко.
Есть в нем то редкое сочетание, когда человек многознающий, многоопытный может не только выслушать как равного собеседника с меньшим опытом, аг значит, менее знающего, но и (что уж .вообще невероятно!), если видит, что сам неправ, способен согласиться с твоим мнением, признать собственную ошибку. Качество, повторяю, редчайшее для человека, много лет отдавшего искусству.
Впрочем, мы еще вспомним об этом умении Солохина слушать и понимать других людей, а пока вернемся к тому вечеру.
В самый, можно сказать, разгар беседы ли, поедания ли винограда в проеме двери возник канатоходец Ахмед Абакаров. Возбужденно поблескивая своими карими кавказскими очами, Ахмед, обращаясь к Солохину, воскликнул:
— Вилен, слышал, что сейчас произошло?
Солохин, ничем не выказывая любопытства, спокойно посмотрел на канатоходца:
— Нет, не слышал.
— Э! — вскинул руку Абакаров. — Сидит, виноград ест! Ничего не знает! Сейчас на улице возле гостиницы драка была
Такой мордобой! Твои ребята каких-то городских отделали.
Я взглянул на Солохина. Удивительно, но он по-прежнему был спокоен.
— Не может быть, — уверенно сказал Вилен Петрович. — Это не мои ребята.
— Как не твои? — удивился Ахмед. — Почему так думаешь? Мне сказали — солохинские дрались.
— Нет, — покачал головой Солохин. — Ошибка. Мои в драку не полезут.
Помню, тогда больше всего меня поразила не столько правота Солохина (вскоре выяснилось, что акробаты в драке не участвовали), сколько то, как уверенно, без капли сомнения говорил он об этом. Собственно, с того теперь уже давнего эпизода мне и хотелось бы начать нашу беседу. Ведь Солохин, активно и плодотворно проработавший тридцать лет и не менее успешно продолжающий работать в цирке, не просто артист и акробат. Все эти тридцать лет он был руководителем групповых номеров. А это значит, в какой-то степени импресарио, в какой-то степени администратором, но прежде всего педагогом, наставником. Вот почему проблема отцов и детей в цирке, проблема подготовки молодежи к работе на манеже не может не волновать его.
— Вилен Петрович, и все-таки, если не секрет, почему вы были так уверены тогда в своих ребятах?
— Все очень просто. Человек, который лезет в драку, то есть отстаивает какие-то свои аргументы с помощью кулаков,— это или пьяный или дурной человек. Ни то ни другое моих ребят не касается. Более того, я знаю, что они могут помочь другому, но оскорбить, как-то унизить человека, нет, это исключено. За десять лет работы с нынешним коллективом, у нас не было ни одного подобного инцидента. Я вообще не понимаю, как можно нормально работать в коллективе, если ты не доверяешь полностью партнеру, если подозреваешь, что он может быть бесчестным, лживым.
— Согласен. Однако не кажется ли вам, что в массе своей артисты цирка подрастеряли то, что так выгодно отличало их прежде. Я имею в виду не только внутреннее, но и внешнее достоинство, этакий лоск? Вот ведь говорили: «Актеры — жрецы искусства». А сейчас и слово такое забыли. В чем же дело? Вспомните свою молодость.
— Я начал в конце пятидесятых и застал еще старое поколение артистов, настоящих профессионалов, которые имели и чувство гордости и достоинства, и даже, в хорошем смысле, налет циркового шарма, который очень сильно отличал артиста цирка от всех прочих. Они гордились тем, что они из цирка, что они — цирковые. Мне это в старшем поколении артистов очень нравилось.
Но все по порядку. В то время артист получал не намного больше, чем обычный зритель. Но тем не менее эти средства позволяли артисту нормально питаться в ресторане. И еще. Тогда артисты работали. Над собой, над своими трюками. А сейчас, складывается впечатление, больше... зарабатывают. Эта игра слов многое объясняет. Я думаю, будет явной передержкой говорить, что старики или мы были воспитанней, чем нынешняя молодежь. Это не так. Но экономически раньше артисты были более независимы. К сожалению, сейчас все страшно озабочены заработком. Слишком сильно упал жизненный уровень. Да и требования к жизни возросли. Объективно — все это особенность времени.
Новшества появляются на манеже и сейчас. Но тогда, в конце пятидесятых, начале шестидесятых, все новое приветствовали и поддерживали, а сейчас принимают постольку поскольку. Складывается впечатление, что человек, постоянно ищущий, находящийся в поиске, всем безразличен. Более того, со стороны всякий поиск смотрится только как средство заработка, способ, с помощью которого можно выехать на гастроли за рубеж. То есть, меркантильность вновь ставится во главу угла. Так что особенно ругать молодежь не стоит, в них — часть тех бед, которые накопились в нашей стране.
В первую очередь, не хватает добрых нормальных отношений между людьми. Их надо вернуть. Когда такие отношения есть, многое решается. Однако создавать деловую, творческую обстановку очень трудно. У себя в номере, и в предыдущем и в этом, я сознательно стремлюсь к ней. И на этом строю все отношения.
У нас как у космонавтов: совместимость партнеров очень важна. Там, в космосе, они год, а мы порой десятилетия каждый день с утра до вечера вместе — и в цирке и в гостиницах. Если в отношениях есть простота, самая обиходная, без усложнений, тогда все складывается нормально.
Когда я набирал предыдущий состав «Скоморошников» и этот, я ни одному из своих будущих партнеров не говорил: обещаю тебе поездку за рубеж, ставку и прочие блага. Я предлагал вместе трудиться. Вот такой мой творческий план, согласен? Предлагай свое, ищи, возможность есть у каждого. А обещаю одно: если ты будешь хорошо работать, ты обязательно получишь прибавку. И в поездку мы, возможно, съездим. Если будем хорошо работать. К сожалению, с предыдущей труппой ничего у меня не вышло: ставок не давали семь лет, не посылали за рубеж, мне просто пришлось распустить коллектив. Безысходность...
С нынешними ребятами было легче. Все молодые, после армии. Я предложил двухгодичный план работы. Мы с ним справились. После этого у нас был следующий план на подготовку к фестивалю молодежи и студентов в Москве. Мы начали репетировать трюки на ходулях, новые шесты. Ребятам было интересно испытать себя. Вначале не верили во многое из того, что я предлагал. Но постепенно мы добились своего. Уже имея и трюковой и актерский багаж, я с полным основанием мог идти в главк, требовать пересмотра ставок молодым артистам. И ребята получили неплохую прибавку. Это было вовремя, заслуженно и справедливо. Кроме того, мы съездили за рубеж. В общем, я не оказался обманщиком, была как бы отдача от той работы, которую они проделали.
— Несколько лет назад, когда еще жив был Николай Леонидович Ольховиков, беседовали мы с ним о «Русской тройке». Я не удержался, вспомнил, каким замечательным был номер Ольховикова «Жонглер на лошади». И несмотря на то что Ольховиков был далеко не сентиментальным, он вдруг расплакался. Меня это сильно поразило. Хотя по-человечески понятно — молодость. Наверное, так же и у вас, Вилен Петрович, тот, ставший классикой номер акробатов на пружинящем канате «Трио Солохиных», с которым в пятьдесят девятом году вы и ваши товарищи Евгений Захаров и Вячеслав Теплов выпустились из училища, навсегда остался самым дорогим? Там работали ровесники, во втором номере тоже близкие по возрасту люди. Здесь — разбежка с партнерами почти в двадцать лет. Не затрудняет ли разница в возрасте общение, понимание?
— Нет. Когда я набирал артистов в предыдущий номер, у меня не было большого опыта руководства групповым номером. Многие просились тогда ко мне. И я брал, считая, что главное — профессиональная подготовка. Но выяснилось, что человек после тридцати лет уже не может что-то изменить в себе в отношении к акробатике. А без этого двигаться вперед было невозможно. И когда я набрал этих молодых ребят, наряду с репетициями я стал уделять много времени теории акробатики. Доказывал на конкретных примерах. И с ними было легче. Ведь чем моложе человек, тем легче заложить в него свои понятия.
— Да, но ведь нужно быть абсолютно убежденным, что вот эти ваши понятия верны. Нужно, чтобы в них поверили партнеры.
— Я могу сказать, что мне это удалось. У нас сейчас нет проблем или споров, как сделать тот или иной элемент, как к нему подходить, как его оценивать. У нас единый взгляд, общий язык, на котором мы говорим об акробатике. Это то, к чему я всегда стремился — мыслить и говорить с партнерами на одном языке. Именно в этом случае разные люди становятся единым ансамблем. В предыдущем номере у каждого была своя акробатическая школа. Один так сальто-мортале делал, другой — иначе, один так стойку стоял, другой — вот так. И в результате весь ансамбль рассыпался. Не было единой школы. А такая школа необходима и потому еще, что чем лучше артист владеет ею, тем дольше сможет работать без травм.
На фестивале молодежи и студентов в Москве мы работали на зеленой лужайке в Коломенском. Начали репетировать, какую там лонжу подвесишь? И мы репетировали без лонжи. И никто не боялся. Я ненавижу, когда люди калечатся. Если ты любишь и уважаешь партнера, если ты настоящий профессионал, ты предусмотришь в освоении трюков и в построении работы все, чтобы избежать травм.
Нынешний наш верхний Александр Кузин единственный в мире исполняет сальто-мортале на ходулях на палке. Когда мы говорили специалистам, что пустили ходули на палку, никто не верил. Как можно поймать на шесте? Этот трюк действительно интересный. У меня на него
ушло около двадцати лет. Мы принимались за него, еще когда работали втроем. Начинали, бросали... Изменяли шест, меняли ходули — ничего. А потом нашлась и форма и конструктивные особенности ходуль. И, конечно, технически ребята были готовы к выполнению этого сложнейшего трюка. Вначале ведь тоже не верили. Но когда начали репетировать, подготовили за год. И в восемьдесят пятом году выпустили. Но какова бы ни была уникальность, важно, насколько нужен тот или иной трюк, и важно, как он пойдет у партнера. Партнера нужно уважать. Я иные трюки годами вынашиваю, не тороплю, чтобы не сломать человека.
Фрагмент выступления «Скоморошников» В. Солохина
— Вы много ездите по стране, видите разные программы, в том числе молодых артистов, что можете сказать о перспективе? Есть ли надежда на возрождение нашего цирка? Ведь то, что испытала страна в последние десятилетия, к сожалению, коснулось и циркового искусства.
— Талантливые люди всегда были и будут. Очень важно, в каких условиях вырастают молодые способные артисты. Ведь их можно погубить, а можно помочь расцвести еще ярче. Последнее время в цирк пришло немало людей со стороны, из спорта, из самодеятельности. Разные люди, но немало таких, что думают только о рубле. Как только наши житейские сложности, наш тяжкий быт, условия репетиций, постоянные разъезды начинают надоедать, такой человек, абсолютно ни о чем не сожалея, плюет на все, поворачивается и уходит из цирка. Просто уходит. Хотя нередко хороший, нужный акробат. Почему это происходит?
Раньше, как известно, артистов цирка готовили «дядьки». Готовили они с детства и чуть ли не до пенсии. Взять стариков Океаноса, Кадыр-Гуляма, Белякова... Ведь вот самого Кадыра уже не было, а труппа его еще очень долго существовала, потому что те мальчишки, которых он обучил цирковому мастерству, не мыслили себя без этого номера. В каждой труппе была особая школа. Скажем, школа Кадыр-Гуляма и школа Белякова, школа Туганова и школа Али-Бека — разные школы. И когда через ученичество люди с детства росли на наших опилках, в наших конюшнях, проходили нелегкое воспитание, они никогда и никуда не уходили — для них цирк становился родным домом.
Самое прочное — дети артистов. Случается, что на первых порах бывает соблазн, ведь проще взять из спорта парня, который уже крутит тройное сальто, чем своего, который еще и два не может. Но я считаю, лучше брать и готовить своего. Потому что тот, который умел раньше делать тройное, может меня в какой-то момент подвести. Он через год вдруг захочет уйти и уйдет, а своего я могу постепенно наращивать и подводить уверенно к высшим трюкам. Вот как с этими ребятами, с которыми я сейчас работаю. Я ими горжусь и очень ценю их. Преданность своей профессии у них — самое главное.
Проблема отцов и детей всегда была и всегда будет. Молодым не нравится брюзжание стариков, их поучения, старикам — строптивость юных. К сожалению, сейчас особенно часто приходится видеть неуважение к цирковым старикам. Раньше такого не встречалось. Многие просто не понимают, сколько пользы может принести умудренный опытом цирковой мастер. Традиции уходят из цирка вместе с этими могиканами. Очень жаль. Ведь смотрите, многие уже не знают цирковых словечек, того сленга, который всегда отличал нашего брата от всех других. Не знают наших традиций, уважения к манежу, уважения друг к другу. Как это так, чтобы в цирке кто-то сидел спиной к манежу или не здоровался со встречными?! Простите, но раньше за такие «грехи» просто-напросто надавали бы по шее. Конечно, не в суеверии, не в приметах дело. Традиции — это атмосфера, фольклор, наше прошлое, которое нужно беречь, которым нужно дорожить. Точно так же мы, русские, забыли многие свои обычаи, перестали петь свои народные песни. Ведь это плохо... Так же и в цирке, за потерей лица теряются основы. Много трюков, но мало искусства. Традиции, которые старики, несмотря ни на что, отстаивают и стараются прививать, сохранять, очень нужны. Ведь смотрите, целые жанры, такие, как буффонада, музыкальная буффонада, даже эксцентрика, которая раньше была обязательно в каждой программе, сейчас на грани вымирания. Потом, когда-нибудь, придется возрождать, да только никто не будет знать как, не останется ни одного специалиста.
— Вилен Петрович, те годы, что я слежу за вашей работой, убедили меня, что вы постоянно в движении, постоянно в поиске. В общем-то сам по себе факт этот прекрасно характеризует вас как истинно творческого человека, но с другой стороны, уверены ли вы, что переделывая, добиваетесь лучшего? Вот и сейчас, пригласили режиссера, художника по костюмам, композитора... Разумно ли это, менять все вновь и вновь?
— Скажите, за три года перестройки так ли уж заметно изменилась наша жизнь? А ведь можно было, как это уже не раз случалось раньше, объявить с высокой трибуны, что все прекрасно, перестройка благополучно завершена. Но нет, наконец-то поняли, обманываем сами себя, нужно продолжать работу, она бесконечна и постоянна, если хочешь чего-то достичь. Тоже самое и в творчестве. Стоит только удовлетворенно остановиться, начать взирать на себя как на мастера, достигшего вершин, неминуемо наступит период застоя. И если этот период затягивается, ты постепенно вообще перестаешь быть артистом, ты — марионетка, которая повторяет заученные много лет назад движения. И в конце концов ты даже забываешь ради чего двигаешься. Период движения, период обновления должен существовать всегда. Это помогает жить, ощущать время и себя причастным к этому времени, к этой жизни.
Беседу вел Александр РОСИН
оставить комментарий
RSS 
