Ведущий

Когда-то я мечтал работать в цирке. Мне нравилась залитая огнями арена, восхищенные лица зрителей, восторженные глаза детей, громкие, веселые переливы оркестра, необычная торжественная обстановка, этот постоянный праздник смелых и жизнерадостных людей.

Но что я мог делать в цирке? Один из моих друзей, старый цирковой артист, сказал: — Ты можешь быть ведущим... В конце концов выйти и объявить номер, надеюсь, ты способен. Рост, дикция, грамотен... Не трусь... Я договорюсь с дирекцией.

И вот в одном из крупных индустриальных центров на юге Украины, где работал цирк-шапито, я надел фрак и, подталкиваемый двумя-тремя актерами-приятелями, вышел на арену, забыв поклониться униформистам.

Я даже не вышел, а выскочил, неуклюже, нескладно, испуганно оглянулся, почему-то шаркнул лакированными туфлями, словно к подошвам прилипли теплые комки вареного асфальта. Я ощущал ногами бугорки, хотя стоял на мягком пушистом малиновом ковре. Вот уж поистине, когда я сам испытал мудрую правоту народной поговорки «ноги горят». Туго затянутый воротничок накрахмаленной рубашки сжимал горло, фалды фрака казались мне каким-то уродливым хвостом. Лицо мое пылало от смущения, я весь был охвачен боязнью, чтобы не вылетела из головы фамилия исполнителей первого номера.

Я откашлялся и растерянно начал оттягивать рукава. Потом я повернулся к униформистам и недовольно посмотрел на них. С оркестрового балкона перегнулся дирижер. Он смотрел на меня, помахивая дирижерской палочкой, и мне казалось, что я слышу его горячий и злой шепот: «Начинай, ты, чучело, чего ты стоишь?..»

А я стоял, пока на меня не навели яркий золотой сноп прожектора. Потом закрыл глаза ладонью, чтобы вспомнить фамилию    артистов,  и громко произнес: —  Трио Варено...
Повернулся, зацепился носком за ковер, споткнулся и пошел на конюшню. Тут меня встретили негодующими возгласами: —  Откуда   ты   взял    Варено?  Что это тебе пришло в голову? Надо было объявить — трио Кларено... Так прошло мое первое и последнее выступление в роли ведущего, или, как их прежде называли, шпрехшталмейстера. Не выручили ни рост, ни дикция, ни грамотность.

Утром я завтракал с приятелем в чайной, и он, виновато поглядывая на меня, говорил: —  Оказывается, и для этого нужен талант.   А   я   думал,   неужели   так трудно  выйти  на  арену  и  гаркнуть во все горло:   «Поезд из Проскурова Анатолия Дурова!..» Для чего тут дарование, артистическая школа? Ужасно, как ты провалился!  Ничего не понимаю...

Мой друг уныло отпил глоток кофе и пожал плечами: —  Говорят, здесь нужен особый актерский склад. Может  быть... Говорят,  шпрех — это   артист синтетический. Слово-то какое мудреное...

С тех пор прошло много лет, но часто в цирке в ожидании начала представления, когда звучит мажорная увертюра и трепетно подрагивает тяжелый занавес, который вот сейчас откинет рукой ведущий и выйдет на арену, я ощущаю горькую жалость к тому далекому уже для меня юноше, который испытал такое поражение.

Возможно, поэтому, я всегда так придирчиво слежу за работой ведущего, бдительно контролирую его поведение на арене, радуюсь его успехам и больно переживаю неудачи.

Илья Сельвинский однажды заметил:  «Читатель — это артист». Не будем дискутировать по поводу этого афоризма, но отнесем его к ведущему. Дело в том, что укоренился ошибочный взгляд, будто это артист только по трудовой книжке или по расчетам в бухгалтерии. Я знаю, что многие работающие в этом жанре смущаются называть себя артистами. Еще бы! Есть артисты-акробаты, артисты-жонглеры, артисты-дрессировщики, артисты-клоуны, но ведущий... «Какой же это артист?» — удивленно спрашивают многие. Именно многие, которые не находят ничего артистического в том, что человек выходит на арену и объявляет фамилию действительного артиста.

Один из моих самых любимых авторов, Владимир Даль, назвал ведущего «зазывальщиком» и вложил в это слово глубокий смысл: «кто зазывает, приглашает». Теперь не надо зазывать зрителя в цирк, как это делали в старину, но слово «зазываль-щик» переливается многими красками и таит в себе чудесную мысль.

Не могу забыть того впечатления, которое произвел на меня много лет назад такой зазывальщик на одном из базаров южного города, где я жил с родителями. Он появился на раусе шапито с размалеванным лицом и, сняв шутовской колпак, удивительно приятным голосом воскликнул: — Пять копеек — и вы перенесетесь в волшебный мир красоты и грации человеческого тела, в мир музыки, в мир красивых и бесстрашных людей, силачей и акробатов, веселых клоунов и кудесников! Представляю вам нашу труппу, любезно посетившую на короткий срок, перед отъездом в Париж, ваш очаровательный город. Мадемуазель Кэти, родившаяся без единой косточки,— чудо природы, загадка медиков всего земного шара. Тело Кэти уже продано парижскому анатомическому театру для изучения, да простит меня Кэти, ее строения после смерти... Прошу, Кэти!

Красивая девушка лет семнадцати тут же, возле зазывалы, исполнила несколько трюков из своего номера, который шел под названием «Девушка-каучук».

Конечно, функции ведущего в современном цирке резко отличаются от роли такого зазывалыцика, который, кстати, оказывался потом и ловким жонглером, и умелым акробатом, и тонким фокусником, и виртуозом-музыкантом. Но значит ли это, что современный ведущий должен быть вялым и скучным огласи-телем фамилий выступающих артистов и следить за тем, как униформисты раскатывают или убирают ковер, натягивают сетку перед воздушным полетом? Только ли в этом заключаются его функции?

Ведущий сегодня — это человек, который связывает зрителя, как в -прошлом зазывалыцик, со всей цирковой труппой: универсальный многогранный артист. Это конферансье особого типа, руководитель представления, хозяин, причем гостеприимный и приятный хозяин вечера, администратор арены, организатор всего коллектива исполнителей, строго регламентирующий каждую минуту, отвечающий за четкую работу сложной аппаратуры, за безопасность своих товарищей. Он — соучастник многих номеров, партнер клоунов, особенно коверных клоунов. Ведущий держит руку на ритмическом пульсе циркового представления, у которого не должно быть, выражаясь медицинским языком, ни «гипертонических перепадов», ни «стенокардических болевых пауз». Четкий, стремительный ритм представления выражает высокую сценическую культуру не только режиссера, но и ведущего.

Всегда ли он бывает таким?

Начнем с выхода. Я не могу терпеть разболтанного, даже в походке, человека, который выходит на арену без всякой торжественности и артистичности, выходит с брюзжащим выражением лица, что-то на ходу говоря униформистам. Выход на арену ведущего — это спектакль одного человека. Да, да! Без всякого преувеличения. У нас перестали объявлять фамилию ведущего. А еще до его выхода зрители должны знать, что весь вечер с ними будет артист, имя которого они запомнят, если он, этот ведущий, действительно артист. Его выход должен быть художественно обставлен. Музыка, свет, шеренги униформистов, а может быть, и вся труппа должны встречать его на арене, представляя публике. Пусть звучит лаконичный стихотворный текст, предельно экономный, выразительный. Стихи о ведущем? Не странно ли? А ведь, в сущности, такие строки могут прозвучать как визитная карточка, которая теперь снова вошла в моду в нашем быту.

Представить ведущего нужно обязательно, ведь он объявляет потом всю программу. Он весь вечер на манеже. Все в нем должно располагать: умение держать себя, уверенность, но не развязность. Никакой скованности, улыбка, легкость в движениях, изящество жестов, никакого напряжения. Он как бы подчеркивает и опасность, и трудности, и мастерство актеров. И не должно быть ни грана подобострастия или угодливости перед зрителями. Все ровно, ритмично, экономно и деловито. Ведущий всегда находчив и сообразителен, он обладает даром импровизации — ведь арена всегда полна неожиданностей, удивлений, поворотов, восхитительных трюков.

Не знаю, как другие, но я привык всегда видеть ведущего во фраке. По-моему, это не просто дань традиции. Фрак выделяется среди спортивных и клоунских костюмов остальных актеров, придает торжественность, парадность, если хотите, некоторую помпезность, в лучшем смысле этого слова. Играет оркестр, светом залита арена, и человек в строгом, красивом фраке как бы подчеркивает праздничность, необычность циркового представления.

Я люблю ведущего в его классической одежде — во фраке. Не представляю в другом костюме. И какие ветры модерна ни шумели бы над нами, они не могут и не должны коснуться внешнего вида ведущего. Фрак — это камерный костюм, красивый, строгий, поднимающийся над модными пиджаками с косыми карманами и узкими или широкими брюками.

Недавно я видел в одном из цирков ведущего, который вышел на арену в белой модной «битловке» и длинном черном пиджаке. Он тянул шнур микрофона-усилителя и старался во всем подражать модным телекомментаторам хоккейных и футбольных матчей. Все было в его облике чуждо арене: неуемная болтливость, фамильярность, искусственный смех, в то время как зритель даже не улыбался. Он нарушил не только классический образ ведущего, он нарушил связь зрителей с ареной. Он словно сошел с подмостков ресторанной эстрады, где публику, увы, частенько развлекает не слишком музыкальный, но зато очень громкий оркестр.
Ведущий выделяется на арене голосом, речью, в которой'звучат многие оттенки: пафос, доброта, нарочитая сердитость, интимность. Речь ведущего — это подлинное искусство. Его реплики призваны создать определенное настроение, нужную атмосферу в цирке, они порой передают зрителю напряжение, когда исполняется очень сложный трюк, или усиливают смех во время работы клоунов. Эта речь непременно должна отличаться емкостью мысли, афористичностью и уж обязательно должна быть актерски безупречна.

Ведущий часто становится соучастником, партнером многих артистов. Несколько лет тому назад, во время гастролей в Рижском цирке народного артиста республики Юрия Владимировича Дурова, я писал для его программы пролог и репризы. Мы вспоминали с ним далекий 1936 год, когда Юрий Дуров выступал перед школьниками с морскими львами и начинал программу шутливо-назидательными, остроумными стихами, которые были как бы обложкой его книги-выступления. Я, молодой журналист, писал о нем и даже представлял Юрия Дурова детям, напоминая о его славном и мудром деде Владимире Леонидовиче Дурове. Мне об этом было удобней говорить, чем самому внуку.

И вот этот артист, любящий слово, звучащее с арены, владеющий им, предупреждал меня во время работы над литературной программой: — Учтите, что не каждый ведущий сумеет участвовать в диалоге, а если и будет произносить текст, то так, что текст будет в его устах бесцветным и не дойдет до зрителя.

Тревогу подобного рода часто высказывают и другие артисты, особенно клоуны, разговорники, музыкальные эксцентрики, которым иногда нужна одна, только одна реплика ведущего. А она, что называется, «не звучит».

Ведущий не может быть артистом одного плана. Его поведение на арене расцвечено множеством красок. Через него, если можно так выразиться, или его глазами, зритель видит тот или иной номер. Когда готовится сложный трюк, он должен быть весь в сосредоточенном внимании. И напрасно, мне кажется, мы отказываемся от короткой характеристики трюка, от традиционного: «Внимание!», от предупреждения: «Во время исполнения этого трюка просьба соблюдать абсолютную тишину». Это отнюдь не «игра на нервах», а лишь напоминание, что здесь цирк, что номер труден и опасен.

Куда обидней видеть, что во время работы воздушных гимнастов ведущий стоит в проходе и равнодушно перебрасывается репликами с униформистами. Этим он, конечно же, снижает интерес зрителей к номеру. Увы, такое наблюдается нередко. А ведь именно ведущий первым выражает симпатии к работающим на манеже. Он хорошо знает их, он как бы невзначай задерживает их жестом у кромки арены и снова отправляет в центр ее к публике, приглашая зрителей снова одарить артистов аплодисментами. «Подача» любого номера во многом зависит от ведущего, от его такта, от его «чувства зрительного зала».

Если .при первом появлении на арене ведущий держит себя, так сказать, на пафосной волне, то в дальнейшем он прибегает к самым различным формам поведения. Он добродушен к проказам коверного, но иногда начинает «сердиться», когда тот ему «мешает», удивляется ловкости иллюзиониста, удивляется, как первому открытию, что особенно важно во время представления для детей. И зритель поверит этому удивлению, хотя, конечно, он понимает, что ведущий видит эти трюки каждый вечер, что он долгие дни репетировал с артистами. Но если у ведущего исчезает чувство радостного удивления, естественного восторга перед мастерством артиста, если он рационально-привычно и холодно движется по арене, — представление теряет краски необычности, которая присуща цирку, неотъемлема от него.

Не пора ли специально готовить для цирка ведущих в ГУЦЭИ или в студии? Убежден, что не всегда теат- ' ральный актер сумеет без всякой подготовки стать ведущим — ведь цирковой манеж имеет свои законы. Пора перестать смотреть на ведущего как на фигуру подсобную, второстепенную. Полагать, что любой может выйти на арену в этом качест- ' ве, — значит, явно ошибаться.
Ведущий — это артист.

МИХАИЛ ЗОРИН

оставить комментарий